 |
| |
| Home | Lermontov | Other Pushkin | Onegin Book I | Book II | Book III | Book IV | Book V | BookVI | BookVII | BookVIII | Gypsies | Chekhov |
CHEKHOV A dissertation on drama
|
(СЦЕНКА) |
A DISSERTATION ON DRAMA A Small Scene |
|
|
Два друга, мировой судья Полуехтов и полковник генерального штаба Финтифлеев, сидели за приятельской закуской и рассуждали об искусствах. — Я читал Тэна, Лессинга... да мало ли чего я читал? — говорил Полуехтов, угощая своего друга кахетинским. — Молодость провел я среди артистов, сам пописывал и многое понимаю... Знаешь? Я не художник, не артист, но у меня есть нюх этот, чутье! Сердце есть! Сразу, брат, разберу, ежели где фальшь или неестественность. Меня не надуешь, будь ты хоть Сара Бернар или Сальвини! Сразу пойму, ежели что-нибудь этакое... фокус какой-нибудь. Да ты чего же не ешь? Ведь у меня больше ничего не будет! — Я уже наелся, брат, спасибо... А что драма наша, как ты говоришь, пала, так это верно... Сильно пала! — Конечно! Да ты посуди, Филя! Нынешний драматург и актер стараются, как бы это попонятнее для тебя выразиться... стараются быть жизненными, реальными... На сцене ты видишь то, что ты видишь в жизни... А разве нам это нужно? Нам нужна экспрессия, эффект! Жизнь тебе и так уж надоела, ты к ней пригляделся, привык, тебе нужно такое... этакое, что бы все твои нервы повыдергало, внутренности переворотило! Прежний актер говорил неестественным гробовым голосом, бил себя кулачищем по груди, орал, сквозь землю проваливался, но зато он был экспрессивен! И в словах его была экспрессия! Он говорил о долге, о гуманности, о свободе... В каждом действии ты видел самоотвержение, подвиги человеколюбия, страдания, бешеную страсть! А теперь?! Теперь, видишь ли, нам нужна жизненность... Глядишь на сцену и видишь... пф!.. и видишь поганца какого-нибудь... жулика, червяка в порванных штанах, говорящего ерунду какую-нибудь... Шпажинский или какой-нибудь там Невежин считают этого паршивца героем, а я бы — ей-богу, досадно! — попадись он мне в мою камеру, взял бы его, прохвоста, да, знаешь, по 119 статье, по внутреннему убеждению, месяца этак на три, на четыре!.. Послышался звонок... Полуехтов, вставший было, чтобы нервно зашагать из угла в угол, опять сел... В комнату вошел маленький краснощекий гимназист в шинели и с ранцем на спине... Он робко подошел к столу, шаркнул ножкой и подал Полуехтову письмо. — Кланялась вам, дяденька, мамаша, — сказал он, — и велела передать вам это письмо. Полуехтов распечатал конверт, надел очки, громко просопел и принялся за чтение. — Сейчас, душенька! — сказал он, прочитав письмо и поднимаясь. — Пойдем... Извини, Филя, я оставлю тебя на секундочку. Полуехтов взял гимназиста за руку и, подбирая полы своего халата, повел его в другую комнату. Через минуту полковник услышал странные звуки. Детский голос начал о чем-то умолять... Мольбы скоро сменились визгом, а за визгом последовал душу раздирающий рев. — Дяденька, я не буду! — услышал полковник. — Голубчичек, я не буду! А-я-я-я-я-й! Родненький, не буду! Странные звуки продолжались минуты две... Засим все смолкло, дверь отворилась и в комнату вошел Полуехтов. За ним, застегивая пальто и сдерживая рыдания, шел гимназист с заплаканным лицом. Застегнув пальто, мальчик шаркнул ножкой, вытер рукавом глаза и вышел. Послышался звук запираемой двери... — Что это у тебя сейчас было? — спросил Финтифлеев. — Да вот, сестра просила в письме посечь мальчишку... Двойку из греческого получил... — А ты чем порешь? — Ремнем... самое лучшее... Ну, так вот... на чем я остановился? Прежде, бывало, сидишь в кресле, глядишь на сцену и чувствуешь! Сердце твое работает, кипит! Ты слышишь гуманные слова, видишь гуманные поступки... видишь, одним словом, прекрасное и... веришь ли?.. я плакал! Бывало, сижу и плачу, как дурак. «Чего ты, Петя, плачешь?» — спрашивает, бывало, жена. А я и сам не знаю, отчего я плачу... На меня, вообще говоря, сцена действует воспитывающе... Да, откровенно говоря, кого не трогает искусство? Кого оно не облагороживает? Кому как не искусству мы обязаны присутствием в нас высоких чувств, каких не знают дикари, не знали наши предки! У меня вот слезы на глазах... Это хорошие слезы, и не стыжусь я их! Выпьем, брат! Да процветают искусства и гуманность! — Выпьем... Дай бог, чтоб наши дети так умели чувствовать, как мы... чувствуем. Приятели выпили и заговорили о Шекспире.
О ДРАМЕ Впервые — «Осколки», 1884, № 44, 3 ноября (ценз. разр. 2 ноября), стр. 4. Подпись: А. Чехонте. Сохранилась журнальная вырезка с пометой: «NB. В полное собрание не войдет. А. Чехов» (ЦГАЛИ). NOTES Я читал Тэна, Лессинга... -- Ипполит Тэн (1828-1893) -- французский историк, литературовед и искусствовед. Готхольд Эфраим Лессинг (1729-1781) -- немецкий писатель, литературный критик, автор трудов в области теории и истории искусств. Меня не надуешь, будь ты хоть Сара Бернар или Сальвини! -- Сара Бернар (1844-1923) -- французская актриса. В конце 1881 г. и начале 1882 г. гастролировала в России. Чехов писал о ней в фельетонах "Сара Бернар" и "Опять о Саре Бернар" (т. XVI Сочинений). Томмазо Сальвини (1829-1915) -- итальянский актер. В 1880 и 1882 гг. приезжал в Россию. ...Шпажинский или какой-нибудь там Невежин считают этого паршивца героем... -- И. В. Шпажинский (1844-1907) и П. М. Невежин (1841-1919) -- авторы популярных в 1880-е годы бытовых драм и комедий. . ...по 119 статье... -- В статье 119 "Устава уголовного судопроизводства" сказано: "По выслушании сторон и по соображении всех доказательств, имеющихся в деле, мировой судья решает вопрос о вине или невинности подсудимого по внутреннему своему убеждению, основанному на совокупности обстоятельств, обнаруженных при судебном разбирательстве..." ("Судебные уставы с разъяснением их по позднейшим решениям кассационных департаментов Правительствующего сената и с приложением уложения о наказаниях", 1880, стр. 96). О 119-й статье Чехов писал также ранее в рассказе "Марья Ивановна" (см. т. II Сочинений, раздел "Варианты", стр. 450).
|
Two friends,
an assize court judge, Poluekhtov, and a lieutenant colonel of the
general staff, Fintifleyev, were sitting enjoying a snack together and
discussing art. "I've read Taine and Lessing1, indeed there's very little I haven't read" said Poluekhtov, regaling his friend with a whole catechism. "I spent my youth amongst artists, I wrote myself, and I understand a lot. You know, I'm not a painter, I'm not an artist, but I've got that flair, that instinct! I've got real heart. Straight away, my friend, I can pick out if anything is false or unnatural. You can't fool me, even if you are Sarah Bernhardt or Salvini!2 I get it straight away, if there is something like, you know ... some sort of trickery. But you're not eating? I don't think that there's anything else!" "I've already had my fill. Thanks. ... But, as you say, drama in our time has declined, that is true. Declined badly." "Of course it has! You just consider, Filya3! The present day playwright and actor both strive - how shall I express this more succinctly for you - they strive to be life-like, realistic... On the stage you see what you see in ordinary life... But is that what we need? What we need is expressiveness, a grand effect. As it is your life has bored you to tears, you've grown accustomed to it, got used to it, what you need is something ... something that'll tear your nerves apart, play havoc with your insides! The actor of old used to speak with an unnatural, sepulchral voice, beat himself on the chest with his fists, roared, disappeared into the earth, but on the other hand he was so expressive! There was expression in his words. He spoke about duty, about humanity, about freedom... In each scene you saw self-sacrifice, great achievements of devotion, suffering, furious passion! And now?! Now, as you see, we have to have reality... You look on the stage and what do you see? Pfff! You see some wretch... some swindler, a worm eaten creature in shabby trousers spouting some nonsense. Shpazhinsky, or some Nevezhin4 out there, they would count such lousy nobodys as heroes, but I would - good God, its a pain! - if he came into my court I would take him, the scoundrel, yes, and, you know, it'ld be Statute 1195, by inner conviction, and I'd slap on him three or four months! ... There was the sound of a doorbell. Poluekhtov, who had stood up to pace agitatedly around the room, sat down again... Into the room came a young red-faced school boy wearing an overcoat and with a stachel on his shoulder... He went timidly up to the table, stood to attention and bowed, then handed a letter to Poluechtov. "Mama sent her regards and told me to give you this letter". Poluekhtov unsealed the envelope, put on his spectacles, sniffed loudly, then set about reading the letter. "Right away, my dear!" he said, having read the letter, and standing up. "Come on... Pardon me, Filya, I'll leave you just for a little second or so." Poluekhtov took the boy by the arm and lifting up the folds of his dressing gown led him into the adjoining room. A minute later the lieutenant colonel heard some strange sounds. A child's voice started pleading about something... The pleas soon changed to cries, and after the cries a heart rending scream. "Uncle, I won't!" heard Fintifleyev. "Dear uncle, I won't! Aaaah! Pleeease uncle, I won't!" The strange sounds continued for a couple of minutes. Then all was silent and the door opened and Poluekhtov came in. After him came the boy, buttoning up his overcoat and trying to supress his sobs, his face covered in tears. Having buttoned his coat the boy stood to attention and bowed, wiped his face with his sleeve and left. They heard the sound of the door being closed after him. "What was all that about?" asked Fintifleyev? "Well, my sister asked, in that letter, to give the boy a flogging. He only got a two6 in Greek". "And what do you use?" "A belt... It's the best thing... Well then... Where did I stop? Yes, in those days, you would sit in the stall, you look at the scene, and you are moved. Your heart works, its seething! You hear words of humanity, you see deeds of humanity... you see, in a word, what is beautiful, and... would you believe it... I would burst into tears. It used to happen, I would sit there and cry, like a fool. "What's the matter with you, Petya? You're crying?" my wife would ask. And I wouldn't even know myself why I'm crying... Generally speaking, the drama for me was an education, an uplifting... Yes, frankly speaking, who is not touched by art? Who is not blessed by it? To what, other than art, are we indebted for the presence in us of elevated feelings, such as savages never know, and our ancestors were unaware of! Look, I've even got tears in my eyes... But they are blessed tears, and I'm not ashamed of them. Let's drink to that, my friend! Long live the arts and humanity!" "We'll drink to it... God grant that our children have the gift to feel like this, as we do. The two friends drank their toast and started to talk about Shakespeare. First published in Fragments, 1884, No 44, 3 November. Signed A. Chekhonte.
|
|
| Home | Lermontov | Other Pushkin | Onegin Book I | Book II | Book III | Book IV | Book V | BookVI | BookVII | BookVIII | Gypsies | Chekhov |
| |
