Fare thee well, and if for ever,
Still for ever, fare thee well.
Byron

 Fare thee well, and if for ever,
Still for ever, fare thee well.
Byron

 1.
В те дни, когда в садах Лицея
Я безмятежно расцветал,
Читал охотно Апулея,
А Цицерона не читал.
И те дни в таинственных долинах,
Весной, при кликах лебединых,
Близ вод, сиявших в тишине,
Являться муза стала мне.
Моя студенческая келья
Вдруг озарилась: муза в ней
Открыла пир младых затей,
Воспела детские веселья,
И славу нашей старины,
И сердца трепетные сны.

 I.
In those days, when at the Lyceum
I peacefully opened forth into bloom,
I took Apuleius to my bosom,
But for Cicero there was little room.
And in days spent far in secret valleys
In spring, where swans have a dying call,
Near waters where the quiet lights fall,
The Muse began to visit me.
And suddenly my student's cell
Lit up: the Muse alighted
And opened a world that youth delighted
In, and sang of childish joys,
And the fame of Russia cherished of old,
And the trembling passions that hearts enfold.

 2.
И свет её с улыбкой встретил;
Успех нас первый окрылыл;
Старик Державин нас заметил
И, в гроб сходя, благословил.
... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ...
... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ...

 II.
And the world encountered her with a smile,
For the first success gave us our wings,
When old Derzhavin these trivial things
Of mine blessed, though on the grave's abyss.
... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ...
... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ...

 3.
И я, в закон себе вменяя,
Страстей единый произвол,
С толпою чувства разделяя,
Я музу резвую привёл
На шум пиров и буйных споров,
Грозы полуночных дозоров;
И к ним в безумные пиры
Она несла свои дары
И как вакханочка резвилась,
За чашей пела для гостей,
И молодежь минувших дней
За нею буйно волочилась,
А я гордился меж друзей
Подругой ветренной моей.

 III.
But, using my own rule as measure,
With passion only as my law,
Sharing the crowd's wild taste and pleasure,
My sprightly Muse, locked in my heart's core,
I took to noisy feasts and brawls,
Challenging the watch in the midnight streets.
And there in the hubbub of the halls
She brought along her glorious gifts,
And like a Bacchant danced and revelled,
Sang to the guests for a cup of wine,
While men who were young in that golden time
Tumultuously cheered for her and yelled.
In her with my friends I would ever take pride,
This heedless Muse who was by my side.

 4.
Но я отстал от их союза
И вдаль бежал... Она за мной.
Как часто ласковаяа муза
Мне услаждала путь немой
Волшебством тайного рассказа!
Как часто по скалам Кавказа
Она Ленорой, при луне,
Со мной скакала на коне!
Как часто по брегам Тавриды
Она меня во мгле ночной
Водила слушать шум морской,
Немолчный шёпот Нереиды,
Глубокий, вечный хор валов,
Хвалебный гимн отцу миров.

 IV.
But from that company I dropped away
And ran far off... She followed me.
How often did my Muse in play
Delight my dumb and barren journey
With the wonder of some secret story.
How often by Caucasian gorges
She was Lenora in the moonlight pale,
Galloping with me on a swift horse.
How often, on the banks of Tauris
She led me in the night's thick gloom
To hear the thundering breakers boom,
The unceasing whispering of mermaids,
The eternal chorus of the waves
To Him that makes and Him that saves.

 5.
И, позабыв столицы дальной
И блеск и шумние пиры,
В глуши Молдавии печальной
Она смиренные шатры
Племён бродящих посещала,
И между ими одичала,
И позабыла речь богов
Для скудных, странных языков,
Для песен степи ей любезной...
Вдруг изменилось всё кругом:
И вот она в саду моём
Явилась барышней уездной,
С печальной думою в очах,
С французкой книгою в руках.

 V.
And so, forgetting St. Petersburg,
The gorgeous feasts, the lights, the speeches,
Amidst Moldavia's gloomy reaches
My Muse visited the nomad yurts,
The peaceful tribes in their wandering tents,
And among them grew savage and unkempt,
Exchanging the language of the gods
For those strange, meagre, broken sounds,
For the songs of the steppe she so admired.
Then once more everything changed around,
And there in my garden on the grass
She appeared once more, a provincial lass,
And on her face a thoughtful look,
Her hand often carrying a French book.

 6.
И ныне музу я впервые
На светский раут привожу;
На прелести её степные
С ревнивой робостю гляжу.
Сквозь тесный ряд аристократов,
Военних франтов, дипломатов,
И гордых дам она скользит;
Вот села тихо и глядит,
Любуясь шумной теснотою,
Мельканьем платьев и речей,
Явленьем медленным гостей
Перед хозяйкой молодою
И тёмной рамою мужчин
Вкруг дам, как около картин.

 VI.
And now I am the first to reward
The Muse with an evening reception;
Her rural unadorned perfection
With jealous timidity I guard.
Through the bulging crowds of aristocrats,
The military show-offs, diplomats,
And haughty women she glides straight past,
And seated quietly at last
Admires the noisy crush and bustle,
The chatter, and the silk's sharp rustle,
The slow presentation of the guests
Before the young and dazzling hostess;
And the men packed squarely around the dames
As if they were only picture frames.

 7.
Ей нравится порядок стройный
Олигархических бесед,
И холод гордости спокойной,
И эта смесь чинов и лет.
Но это кто в толпе избранной
Стоит безмолвный и туманный?
Для всех он кажется чужим.
Мелькают лица перед ним,
Как ряд докучных привиденый.
Что, сплин иль страждущая спесь
В его лице? Зачем он здесь?
Кто он таков? Ужель Евгений?
Ужели он?... Так, точно он.
― Давно ли к нам он занесён?

 VII.
She loves the pomp and circumstance,
The chat of the aristocratic mighty,
The frigid politeness of the haughty
And the mix of age with precedence.
But who is this in the distinguished crowd
Who stands aloof and silently?
To all he seems but an oddity.
The faces flash by him in a dance
Like a row of boring apparitions.
Is it spleen or crucified egotism
Upon his face? And why is he here?
What sort of man. Is it really Yevgeny?
Truly? Really?... Indeed it is him.
Has he been here long, or did he come on a whim?

 8.
Всё тот же ль он иль усмирился?
Иль корчит так же чудака?
Скажите, чем он возвратился?
Что нам представит он пока?
Чем ныне явится? Мельмотом,
Космополитом, патриотом,
Гарольдом, квакером, ханжой,
Иль маской щегольнёт иной,
Иль просто будет добрый малый,
Как вы да я, как целый свет?
По крайней мере, мой совет:
Отстать от моды обветшалой.
Довольно он морочил свет...
―Знаком он вам? ― И да и нет.

 VIII.
Is this the same man, or has he since softened?
Or does he act the same old freak?
Tell me, does he come here often?
And what character does he play this week?
What is his stage persona? Melmoth?
A cosmopolitan, a patriot,
Childe Harolde, a quaker, or a bigot?
Or does he show off a mask he has brought?
Or perhaps he is just a jolly good sport,
Like you and I, like the world, in short?
My advice is this, if he will take it,
To put aside all that worn out kit.
He has fooled the world more than we can tell..
―So you know him then? ― Yes, no. Not well.

 9.
―Зачем же так неблагосклонно
Вы отзываетесь о нём?
За то ль, что мы неугомонно
Хлопочем, судим обо всём,
Что пылких душ неосторожность
Самолюбивую ничтожность
Иль оскорбляет, иль смешит,
Что ум, любя простор, теснит,
Что слишком часто разговоры
Принять мы рады за дела,
Что глупость ветрена и зла,
Что важным людям важны вздоры,
И что посредственность одна
Нам по плечу и не странна?

 IX.
―Why then berate him so unfairly?
Why do you savage him alone?
Is it because so unmercifully
On all we needs must cast the first stone;
Or that the barbs from a fiery soul
Offend the self-love of nonentities,
Or cause laughter, mockeries;
Or that wide intelligence constricts us so;
Or that for action we take chatter,
Seeing more of import and more matter;
Or that crassness is evil, frivolous too,
And important folk love important crap;
And that mediocrity, our older
Brother, sits square upon our shoulder.

 10.
Блажен, кто смолоду был молод,
Блажен, кто вовремя созрел,
Кто постепенно жызни холод
С летами вытерпеть умел,
Кто странным снам не предавался,
Кто черни светской не чуждался,
Кто в двадцать лет был франт иль хват,
А в тридцать выгодно женат;
Кто в пятьдесят освободился
От частных и другых долгов,
Кто славы, денег и чинов
Спокойно в очередь добился,
О ком твердили целый век:
N. N. прекрасный человек.

 X.
Blessed is he who in youth stays young,
Who only ripens when he's ready,
Who takes the chilling of the years
In his stride, gradual and steady,
Who does not yield to awkward fancies,
And from the rabble is not estranged,
A braggart or dandy in his twenties,
At thirty profitably married;
Who at fifty already mortgage free
And shedding needless debts and friends
Obtains fame, rank, and salary
All in due course in peace and plenty;
Of whom the age says frequently:
X is a pillar of the community.