Москва, России дочь любима,
Где равную тебе сыскать ?
Дмитриев
Как не любить родной Москвы ?
Баратынский
Гоненье на Москву! Что значит видеть свет!
Где же лучше? ― Где нас нет.
Грибоедов

 Moscow, Russia's beloved daughter,
Where might we ever find your equal?
Dmitriev
How could one not love our own dear Moscow?
Baratinsky
Look down on Moscow ! That's what it means to be a man of the world !
But where is it better? ― Wherever we are not.
Griboyedov

 1.
Гоними вешними лучами,
С окрестных гор уже снега
Сбежали мутными русьями
На потоплённые луга.
Улыбкой ясною природа
Сквозь сон встречает утро года;
Синея блещут небеса.
Ещё прозрачные, леса
Как будто пухом зеленеют.
Пчела за данью полевой
Летит из кельи восковой.
Долины сохнут и пестреют;
Стада шумят, и соловей
Уж пел в безмолвии ночей.

 I.
Chased by the rays of springtime sun
The snow already from surrounding hills
In turbid streams begins to run
To meet the liquid flooded fields.
Awakening nature with a smile
Greets the first dawning of the spring;
The skies sparkle with a blue wing;
Transparently the woods beguile
With green, a downy coat assuming.
The bee sets out for the gift of gold
To distant fields from his waxen cell.
The valleys in dappled brightness are drying;
The herd is restive, and a nightingale
In the silence of night sings its pensive tale.

 2.
Как грустно мне твоё явленье,
Весна, весна ! пора любви !
Какое томное волненье
В моей душе, в моей крови !
С каким тяжёлым умиленьем
Я наслаждаюсь дуновеньем
В лицо мне веющей весны
На лоне сельской тишины !
Или мне чуждо наслажденье,
И всё, что радует, живит,
Всё, что ликует и блестит,
Наводит скуку и томленье
На душу мёртвую давно
И всё ей кажется темно ?

 II.
How sad to me is your appearance ,
Oh Spring ! The time of glorious love !
What languid agony and disturbance
Within my soul, within my blood !
With what a heavy dark emotion
I take delight in the wafting breath
Of the spring's breeze blowing in my face,
In the quiet of the countryside's soft peace !
Or are such delights a foreign notion
To me, and all that is glad, that lives,
All that rejoices, all that shines,
Brings only boredom, anguish, pain
To one whose soul died long ago,
And all is dark in the springtime's glow.

 3.
Или, не радуясь возврату
Погибших осенью листов,
Мы помним горькую утрату,
Внимая новый шум лесов;
Или с природой оживлённой
Сближаем думою смущённой
Мы увяданье наших лет,
Которым возрожденья нет?
Быть может, в мысли нам приходит
Средь поэтического сна
Иная, старая весна
И в трепет сердце нам приводит
Мечтой о дальной стороне,
О чудной ночи, о луне...

 III.
Or perhaps it is, no longer joying
In the return of autumn's fallen leaves,
We remember the bitter loss that grieves,
Hearing again the woodlands rustling;
Perhaps, with nature, reawakening,
Our turbulent souls bring back to mind
The years long gone, the faded past
For which there can be no rebirth.
Perhaps the thought might visit us
In the midst of our poetic fancies
Of another spring, an older season,
Which brings into an aching bosom
A dream of a distant other place,
A wonderful night, and the moon's face...

 4.
Вот время: добрые ленивцы,
Эпикурейцы-мудрецы,
Вы, равнодушные счастливцы,
Вы, школы Левшина птенцы,
Вы, деревенские Приамы,
И вы, чувствительные дамы,
Весна в деревню вас зовёт,
Пора тепла, цветов, работ,
Пора гуляний вдохновенных
И соблазительных ночей.
В поля, друзья ! скорей, скорей,
В каретах, тяжко нагруженных,
На долгих иль на почтовых
Тянитесь из застав градских.

 IV.
The time invites: you seasoned idlers,
Sages of Epicurean rule,
You, fortunate philosophers,
You, fledglings of the Levshin school,
You, Priams of the countryside,
And all you sentimental ladies,
The spring calls to the fields, the lanes,
The time of warmth, of work, of blossoms,
The time of strolls, of inspiration,
And tempting nights beneath the moon.
To the fields, my friends! Make haste, make haste!
In carriages all laden heavily,
Drawn by post horses, or your own livery,
March in procession through the town joyously.

 5.
И вы, читатель благосклонный,
В своей коляске выписной
Оставьте град неугомонный,
Где веселились вы зимой;
С моею музой своенравной
Пойдёмте слушать шум дубравный
Над безыменною рекой
В деревне где Евгений мой,
Отшельник праздный и унылый,
Ещё недавно жил зимой
В соседстве Тани молодой,
Моей мечтательницы милой;
Но где его теперь уж нет...
Где грустный он оставил след.

 V.
And you, benevolent, fastidious reader,
In your imported new barouche,
Leave the city, which is uncouth,
Which you enjoyed throughout the winter,
Join me and my impatient Muse
And listen to the forest's hum
Above the nameless rivulet's noise,
Where Yevgeny in his rural home,
That idle hermit, strange and gloomy 
Had spent the winter recently,
A neighbour to my lovely Tanya,
The young and always gentle dreamer,
But where he is no longer found,
Although sad memories of him abound.

 6.
Меж гор, лежащих полукругом,
Пойдём туда, где ручеёк
Виясь бежит зелёным лугом
К реке сквозь липовый лесок.
Там соловей, весны любовник,
Всю ночь поёт; цветёт шиповник,
И слышен говор ключевой, ―
Там виден камень гробогой
В тени двух сосен устарелых.
Пришельцу надпись говорит:
«Владимир Ленский здесь лежит,
Погибший рано смертью смелых,
В такой-то год, таких-то лет.
Покойся, юноша-поэт !»

 VI.
Near hills, which lie in half a circle,
We'll make our way to where a stream
Around a meadow runs and gurgles,
To a river, through a wood of limes.
There the nightingale, the Spring's lover,
Sings all night long; the wild thyme blows,
And sounds of waters sweetly hover ―
There is the poet's memorial stone,
In the shade of two old crooked pines,
And to the traveller the inscription shows:
"Valdimir Lensky the poet lies here,
Who early found the grave's release
At such and such age, in such and such year,
Rest, youthful poet, rest in peace".

 7.
На ветви сосны преклоненной,
Бывало, ранний ветерок
Над этой урною смиренной
Качал таинственный венок.
Бывало, в поздние досуги
Сюда ходили две подруги,
И на могиле при луне,
Обнявшись, плакали оне.
Но ныне... памятник унылый
Забыт. К нему привычный след
Заглох. Венка на ветви нет;
Один под ним седой и хилый
Пастух по-прежнему поёт
И обувь бедную плетёт.

 VII.
On a sloping pine branch, downward bending
Often an early morning breeze
Over the peaceful gravestone wending
Rocked to and fro a silent wreath.
And often, when the sky was darkened,
Arm in arm two friends came here,
And in the moonlight sat and hearkened,
Embraced each other, and shed a tear.
But now... forgotten lies the stone;
The pathway there is overgrown,
And the branch of its old wreath is bare.
Alone in its shade, wrinkled with care,
The same old shepherd sings, and sits
Plaiting his shoes with wooden strips.

 8, 9, 10.
Мой бедный Ленский ! Изнывая,
Не долго плакала она.
Увы ! невеста молодая
Своей печали неверна.
Другой увлёк её вниманье,
Другой успел её страданье
Любовной лестью усыпить,
Улан умел её пленить,
Улан любим её душою...
И вот уж с ним пред алтарём
Она стыдливо под венцом
Стоит с поникшей головою,
С огнём в потупленных очах,
С улыбкой лёгкой на устах.

 VIII, IX, X.
My poor Lensky. Not long did Olga
Grieving for you, weep for your fate.
Alas! Young girls keep faith no longer,
Their sorrow has an uncertain date.
Another came and took her fancy,
Another who swamped her very soul
With love's sweet lore and flattery.
A Cossack who bewitched her utterly;
A Cossack she loves with love unending.
And now beneath the altar standing,
With modest grace under the wedding crown,
She stands and blushes, her eyes cast down,
Her head is bowed, her heartbeat skips,
And a light smile flutters upon her lips.