Enter your search terms Submit search form

PUSHKIN'S POEMS

EUGENE ONEGIN

(In this edition he is called Yevgeny Onegin).

Причудницы большого света! Всех прежде вас оставил он; И правда то, что в наши лета Довольно скучен высший тон; Хоть, может быть, иная дама Толкует Сея и Бентама, Но вообще их разговор Несносный, хоть невинный вздор; К тому ж они так непорочны, Так величавы, так умны, Так благочестия полны, Так осмотрительны, так точны, Так неприступны для мужчин, Что вид их уж рождает сплин .		XXXIX, XL, XLI. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . XLII You fashionable freaks of high society, He first neglected and abandoned you, And to tell the truth, today we know The crushing boredom of being U. Although it is true some women may Talk both of Bentham and of Sey, But generally their conversation Though innocent, is awful tripe; Besides they are so pure, so sinless, So haughty and so intellectual, So full of good deeds and so effectual, So delicately circumspect, so blameless, So unnapproachable for men That their sight alone awakes our spleen.
И вы, красотки молодые, Которых позднею порой Уносят дрожки удалые По петербургской мостовой, И вас покинул мой Евгений. Отступник бурных наслаждений, Онегин дома заперся, Зевая, за перо взялся, Хотел писать - но труд упорный Ему был тошен; ничего Не вышло из пера его, И не попал он в цех задорный Людей, о коих не сужу, Затем, что к ним принадлежу.		XLIII And you, sweet beauties, darling young ones, Whom, late at night when all's at rest Across St. Petersburg's cobblestones The dashing drozhkies carry with zest, Even you Yevgeny at last abandoned. A recluse from tempestuous delights Onegin shut himself indoors Then taking his pen in hand and yawning He tried to write - but the stubborn toil Was nauseous to him. No spawning Words came rushing from his quill, And he did not enter the perky guild Of writers, of whom I cannot be critical, For the reason that I am of their circle
И снова, преданный безделью, Томясь душевной пустотой, Уселся он - с похвальной целью Себе присвоить ум чужой; Отрядом книг уставил полку, Читал, читал, а всё без толку: Там скука, там обман иль бред; В том совести, в том смысла нет; На всех различные вериги; И устарела старина, И старым бредит новизна. Как женщин, он оставил книги, И полку, с пыльной их семьей, Задернул траурной тафтой.		XLIV And once more consigned to being idle, And aching with emptiness in his soul, He settled down - with an aim most praiseful To acquire the thoughts of other toil. He stacked his shelves from floor to ceiling; He read and read - but still no meaning Emerged. Only tedium, or madness and self-deception He found. No conscience in this, in that no sense, All wore the chains of pre-conception; Old works were utterly out-dated And new ones had looks that were antiquated, And so, like women, he abandoned books, And across the shelves with their dusty crew, A mourning curtain of black he drew.

Enter your search terms Submit search form

 

 

 

 Copyright © 2001 - 2009 of this site belongs to Oxquarry Books Ltd.