Eugene Onegin. Book I Stanzas 33-35.

PUSHKIN'S POEMS

Home

Lermontov

EUGENE ONEGIN

(In this edition he is called Yevgeny Onegin).

BOOK 1 STANZAS 33-35

The Russian text is printed both in image format, and as plain Russian script. Errors in the Image version I hope have been corrected in the plain text below. Two or three stanzas are printed on each page, with the English translation alongside.

Я помню море пред грозою:
Как я завидовал волнам,
Бегущим бурной чередою
С любовью лечь к ее ногам!
Как я желал тогда с волнами
Коснуться милых ног устами!
Нет, никогда средь пылких дней
Кипящей младости моей
Я не желал с таким мученьем
Лобзать уста младых Армид,
Иль розы пламенных ланит,
Иль перси, полные томленьем;
Нет, никогда порыв страстей
Так не терзал души моей!

XXXIII

I remember the sea before a storm:
How envious was I of the waves
Rushing in sequence without form
To lie at her feet in loving embrace.
How I wished to be among those breakers
To touch with my lips those darling feet!
For never, among the flaming days
Of all my ardent, turbulent youth
Did I ever wish with such tortured longing
To kiss the lips of young Armida,
Or the roses of her flaming cheeks,
Or her breast, so full of aching yearning.
No, never have gusts of passion so torn me,
Or rent and tormented the soul within me.

Мне памятно другое время!
В заветных иногда мечтах
Держу я счастливое стремя...
И ножку чувствую в руках;
Опять кипит воображенье,
Опять ее прикосновенье
Зажгло в увядшем сердце кровь,
Опять тоска, опять любовь!..
Но полно прославлять надменных
Болтливой лирою своей;
Они не стоят ни страстей,
Ни песен, ими вдохновенных:
Слова и взор волшебниц сих
Обманчивы... как ножки их.

XXXIV

And now I remember another time:
Sometimes in my most cherished dreams
I hold the stirrup so happily blest…
And I feel in my hands the little foot;
Once more my imagination seethes,
Once more the touch upon my hand
Warms up the blood in my faded breast,
Once more the anguish, once more love breathes!
But a truce to puffing up the haughty
With my chattering and talkative muse,
They are not worth my passionate moan,
Nor my songs, inspired by them alone.
The words and looks of these sirens sweet
Are deceptive… as are their darling feet.

Что ж мой Онегин? Полусонный
В постелю с бала едет он:
А Петербург неугомонный
Уж барабаном пробужден.
Встает купец, идет разносчик,
На биржу тянется извозчик,
С кувшином охтенка спешит,
Под ней снег утренний хрустит.
Проснулся утра шум приятный.
Открыты ставни; трубный дым
Столбом восходит голубым,
И хлебник, немец аккуратный,
В бумажном колпаке, не раз
Уж отворял свой васисдас.

XXXV

What of my Onegin? Half asleep
He leaves the ball and goes to his bed;
But tireless, restless St. Petersburg
Is awakened already by the pounding drum.
The merchant rises, and the peddlar,
The cabman wearily drives to his stand,
A woman from Ochta with her pitcher
Hurries, crunching the morning snow.
The pleasant sounds of morning grow.
Shutters are opened, smoke from chimneys
Rises in columns with a blueish tinge,
While the fastidious German baker
In a paper night cap, more than once
Has opened the half-door to his clients.