Pushkin's Eugene Onegin. Book II. Stanzas 19-21.

PUSHKIN'S POEMS

Home

Lermontov

EUGENE ONEGIN

(In this edition he is called Yevgeny Onegin).

BOOK II Stanzas 19-21.

XIX

Зато и пламенная младость
Не может ничего скрывать.
Вражду, любовь, печаль и радость
Она готова разболтать.
В любви считаясь инвалидом,
Онегин слушал с важным видом,
Как, сердца исповедь любя,
Поэт высказывал себя;
Свою доверчивую совесть
Он простодушно обнажал.
Евгений без труда узнал
Его любви младую повесть,
Обильный чувствами рассказ,
Давно не новыми для нас.

XIX

Besides the enthusiasm of youth
Could never hide a single thing,
Love, hatred, pain or gladness,
It will blurt out quite readily.
Counting himself a veteran
In love affairs, Onegin listened
With solemn face. The poet confessed,
And all his trusting heart and soul
Threw open wide in simple earnest.
Yevgeny easily discovered
The story of his youthful ardour,
A sickly, sentimental stew,
Which for you or me is nothing new.

XX

Ах, он любил, как в наши лета
Уже не любят; как одна
Безумная душа поэта
Еще любить осуждена:
Всегда, везде одно мечтанье,
Одно привычное желанье,
Одна привычная печаль.
Ни охлаждающая даль,
Ни долгие лета разлуки,
Ни музам данные часы,
Ни чужеземные красы,
Ни шум веселий, ни Науки
Души не изменили в нем,
Согретой девственным огнем.

XX

Ah yes, he loved, such as in our time
No one can love, for alone,
The poet's heart, in a fine frenzy rolling,
Is fated still to love and groan.
Always and everywhere the constant dream,
And one habitual wish and longing,
And one habitual melancholy.
And neither distance which can cool,
Nor the long years of separation,
Nor hours to the Muses given,
Nor beauties from a foreign nation,
Nor study, nor noisy gatherings,
Nothing could alter his constant soul,
With pure fire burning beyond control.

XXI

Чуть отрок, Ольгою плененный,
Сердечных мук еще не знав,
Он был свидетель умиленный
Ее младенческих забав;
В тени хранительной дубравы
Он разделял ее забавы,
И детям прочили венцы
Друзья соседы, их отцы.
В глуши, под сению смиренной,
Невинной прелести полна,
В глазах родителей, она
Цвела как ландыш потаенный,
Не знаемый в траве глухой
Ни мотыльками, ни пчелой.

XXI

Scarce in his teens, by Olga hooked,
Having never tasted the heart's deep pains,
He tenderly observed and looked
On all her childish whims and pastimes.
In an oak grove's protecting shade
He shared her games, toys and amusements,
And the children had their plighted faith
Declared for them by both their parents.
Far from the world's ignoble strife
And full of charming innocence,
A joy to her parents, she led her life
Like a secret flower full of scent,
Which unseen in the long grasses lies,
Unknown to bees and butterflies.