Pushkin's Eugene Onegin. Book II. Stanzas 37-40.

PUSHKIN'S POEMS

Home

Lermontov

EUGENE ONEGIN

(In this edition he is called Yevgeny Onegin).

BOOK II Stanzas 37-40.

XXXVII

Своим пенатам возвращенный,
Владимир Ленский посетил
Соседа памятник смиренный,
И вздох он пеплу посвятил;
И долго сердцу грустно было.
"Poor Yorick! - молвил он уныло, -
Он на руках меня держал.
Как часто в детстве я играл
Его Очаковской медалью!
Он Ольгу прочил за меня,
Он говорил: дождусь ли дня?.."
И, полный искренней печалыо,
Владимир тут же начертал
Ему надгробный мадригал.

XXXVII

Having returned to his household gods and home,
Vladimir Lensky paid his respects
To his neighbour's quiet memorial stone
And offered a sigh in lieu of debt;
For long his heart was filled with grief.
Alas, poor Yorick! - He said gloomily.-
He use to hold me in his arms,
And often in my childhood games
I played with the medals on his chest
He hoped that Olga and I would marry,
And often said "Will I see the day?".
And so, full of the sincerest sadness,
Vladimir sat him down and penned
A madrigal for the grave's dark end.

XXXVIII

И там же надписью печальной
Отца и матери, в слезах,
Почтил он прах патриархальный...
Увы! на жизненных браздах
Мгновенной жатвой поколенья,
По тайной воле провиденья,
Восходят, зреют и падут;
Другие им вослед идут...
Так наше ветреное племя
Растет, волнуется, кипит
И к гробу прадедов теснит.
Придет, придет и наше время,
И наши внуки в добрый час
Из мира вытеснят и нас!

XXXVIII

And there too, with a sad inscription,
To his father and mother, with tears and moan,
He honoured the patriarchal dust…
Alas! In the furrows of life's field
The swift harvest of each generation
By the secret will of providence
Springs up, and ripens, and brings its yield,
And others follow hard upon its heel…
And so our heedless tribe of today
Will grow up, will fret with fuss and bother,
Then crowd into the grave of its ancestor.
And our time too will come, will come,
As our granchildren too, on a suitable day
Will crowd us out, though we are not ready.

XXXIX

Покамест упивайтесь ею,
Сей легкой жизнию, друзья!
Ее ничтожность разумею,
И мало к ней привязан я;
Для призраков закрыл я вежды;
Но отдаленные надежды
Тревожат сердце иногда:
Без неприметного следа
Мне было б грустно мир оставить.
Живу, пишу не для похвал;
Но я бы, кажется, желал
Печальный жребий свой прославить,
Чтоб обо мне, как верный друг,
Напомнил хоть единый звук.

XXXIX
Therefore enjoy the fleeting hour
Of this most brittle life, good friends!
I understand its worthlessness,
And count myself little in its power;
To life's illusions I have closed my eyes,
And yet some distant hopes arise
And trouble my heart from time to time.
Without all noticeable trace
It would be hard to leave this place.
I live, I write, and not for praise,
But only because, I wish, it seems,
To add to my sorry fate some fame,
And that, like a true friend, with constancy,
One verse at least should remember me.

XL

И чье-нибудь он сердце тронет;
И, сохраненная судьбой,
Быть может, в Лете не потонет
Строфа, слагаемая мной;
Быть может (лестная надежда!),
Укажет будущий невежда
На мой прославленный портрет
И молвит: то-то был поэт!
Прими ж мои благодаренья,
Поклонник мирных Аонид,
О ты, чья память сохранит
Мои летучие творенья,
Чья благосклонная рука
Потреплет лавры старика!

XL
For then it might touch someone's heart;
And, preserved by fate for eternity,
Perhaps to Lethe will not depart
That stanza, that verse composed by me;
Perhaps also, (oh flattering hope!)
Some future dunce or nincompoop
Will point at me in a well-known portrait
And pronounce: There indeed is a poet!
Receive also my gratitude and thanks
You disciple of the peaceful muses
You, in whose memory reposes
My fleeting, transitory verse,
Whose kindly hand pats me on the shoulder,
And adjusts the laurels as I grow older.