Pushkin's Eugene Onegin. Book III. Stanzas 22-24.

XXII

Я знал красавиц недоступных,
Холодных, чистых, как зима,
Неумолимых, неподкупных,
Непостижимых для ума;
Дивился я их спеси модной,
Их добродетели природной,
И, признаюсь, от них бежал,
И, мнится, с ужасом читал
Над их бровями надпись ада:
Оставь надежду навсегда.
Внушать любовь для них беда,
Пугать людей для них отрада.
Быть может, на брегах Невы
Подобных дам видали вы.

XXII

I have known beauties unapproachable,
Icy and pure as winter's self,
Inviolable and untouchable,
Inaccessible to our mental vision;
I marvelled at their modish arrogance,
And all their inbred worthiness,
And gave them a wide berth, I must confess
Reading, with horror, (did I dream it so?)
The motto of Hades on their brow:
Abandon hope all ye who enter.
To inspire love for them is disaster,
But to frighten away the greatest joy.
Perhaps you too, on Neva's shores
Have seen such charming dinosaurs.

XXIII

Среди поклонников послушных
Других причудниц я видал,
Самолюбиво равнодушных
Для вздохов страстных и похвал.
И что ж нашел я с изумленьем?
Они, суровым поведеньем
Пугая робкую любовь,
Ее привлечь умели вновь,
По крайней мере, сожаленьем,
По крайней мере, звук речей
Казался иногда нежней,
И с легковерным ослепленьем
Опять любовник молодой
Бежал за милой суетой.

XXIII

Surrounded by obedient devotees
Yet other freaks I have also seen,
Indifferent in their egotism
To sighs of passion, praise and flatteries.
Yet what, with astonishment did I find?
They all, with the fiercest of intent,
Frightening off love's timid sallies,
Were able to bring it back again;
At least, the pretence of sympathy,
At least, it seemed to me, their voices
At times rang out more tenderly,
And with foolish, gullible blindness
The young lover, once more into the fray,
Runs after the sweet bundle of vanity.

XXIV

За что ж виновнее Татьяна?
За то ль, что в милой простоте
Она не ведает обмана
И верит избранной мечте?
За то ль, что любит без искусства,
Послушная влеченью чувства,
Что так доверчива она,
Что от небес одарена
Воображением мятежным,
Умом и волею живой,
И своенравной головой,
И сердцем пламенным и нежным?
Ужели не простите ей
Вы легкомыслия страстей?

XXIV

Why should we count Tatyana more guilty?
Is it that, in her gentle simplicity,
She does not know the wiles of deceit
And believes in her dream implicitly?
Or that she loves without design and art,
Obedient to the promptings of her heart,
And that she is so trusting, honest,
And that from heaven she has been blest
With an unruly, wild imagination,
With quickness, and a lively mind,
And a heart that's passionate, yet kind?
Surely you can forgive her this,
Her irresponsible and ardent bliss?

Lermontov

Other Pushkin

Onegin Book I

Shakespeare's Sonnets

Enter your search terms Submit search form

Copyright © 2001 - 2009 of this site belongs to Oxquarry Books Ltd.

XXII Я знал красавиц недоступных, Холодных, чистых, как зима, Неумолимых, неподкупных, Непостижимых для ума; Дивился я их спеси модной, Их добродетели природной, И, признаюсь, от них бежал, И, мнится, с ужасом читал Над их бровями надпись ада: Оставь надежду навсегда. Внушать любовь для них беда, Пугать людей для них отрада. Быть может, на брегах Невы Подобных дам видали вы.		XXII I have known beauties unapproachable, Icy and pure as winter's self, Inviolable and untouchable, Inaccessible to our mental vision; I marvelled at their modish arrogance, And all their inbred worthiness, And gave them a wide berth, I must confess Reading, with horror, (did I dream it so?) The motto of Hades on their brow: Abandon hope all ye who enter. To inspire love for them is disaster, But to frighten away the greatest joy. Perhaps you too, on Neva's shores Have seen such charming dinosaurs.
XXIII Среди поклонников послушных Других причудниц я видал, Самолюбиво равнодушных Для вздохов страстных и похвал. И что ж нашел я с изумленьем? Они, суровым поведеньем Пугая робкую любовь, Ее привлечь умели вновь, По крайней мере, сожаленьем, По крайней мере, звук речей Казался иногда нежней, И с легковерным ослепленьем Опять любовник молодой Бежал за милой суетой.		XXIII Surrounded by obedient devotees Yet other freaks I have also seen, Indifferent in their egotism To sighs of passion, praise and flatteries. Yet what, with astonishment did I find? They all, with the fiercest of intent, Frightening off love's timid sallies, Were able to bring it back again; At least, the pretence of sympathy, At least, it seemed to me, their voices At times rang out more tenderly, And with foolish, gullible blindness The young lover, once more into the fray, Runs after the sweet bundle of vanity.
XXIV За что ж виновнее Татьяна? За то ль, что в милой простоте Она не ведает обмана И верит избранной мечте? За то ль, что любит без искусства, Послушная влеченью чувства, Что так доверчива она, Что от небес одарена Воображением мятежным, Умом и волею живой, И своенравной головой, И сердцем пламенным и нежным? Ужели не простите ей Вы легкомыслия страстей?		XXIV Why should we count Tatyana more guilty? Is it that, in her gentle simplicity, She does not know the wiles of deceit And believes in her dream implicitly? Or that she loves without design and art, Obedient to the promptings of her heart, And that she is so trusting, honest, And that from heaven she has been blest With an unruly, wild imagination, With quickness, and a lively mind, And a heart that's passionate, yet kind? Surely you can forgive her this, Her irresponsible and ardent bliss?