Google

PUSHKIN'S POEMS

HomeLermontov Other Pushkin Onegin Book I Book II Book III Book IV Book V BookVI BookVII BookVIII Next stanzas Previous stanzas


EUGENE ONEGIN

(In this edition he is called Yevgeny Onegin).

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 
BOOK VI    Stanzas 30 - 39.

30.
«Теперь сходитесь». Хладнокровно,
Ещё не целя, два врага
Походкой твёрдой, тихо, ровно,
Четыре перешли шага,
Четыре смертные ступени.
Свой пистолет тогда Евгений
Не преставая наступать,
Стал первый тихо подымать.
Вот пять шагов ещё ступили,
И Ленский, жмуря левый глаз,
Стал также целить ― но как раз
Онегин выстрелил... Пробили
Часы урочные: поэт
Роняает молча пистолет.

 

 XXX.
"Now approach!" Then grimly, acidly,
As yet not aiming, the enemies
With steady stride, determinedly
Quietly the first four paces made,
Four fatal steps of mortality.
His pistol then Yevgeny slowly
Brought up, while softly, steadily,
Advancing, the first of the two;
Still five more paces each one took,
And Lensky sq
uinting with his left eye,
Took aim also ― but suddenly
Onegin's gun rang out... the hour,
The appointed hour has struck. His gun
The poet drops silently, a setting sun.

 

 

 

 

 

 

 31.
На грудь кладёт тихонько руку
И падает. Туманный взор
Изображает смерть, не муку.
Так медленно по скату гор,
На солнце искрами блистая,
Спадает глыба снеговая.
Мгновенным холодом облит,
Онегин к юноше спешит,
Глядит, зовёт его... напрасно:
Его уж нет. Младой певец
Нашёл безвремменый конец !
Дохнула буря
, цвет прекрасный
Увял на утренней заре,
Потух огонь на алтаре !..

 

 XXXI.
He puts his hand upon his breast,
Quietly, and falls. A darkening mist
Betrays cold death, not just a wound,
Slowly he falls, as from a hill's slant side
Shining and sparkling in the sun,
Tumbles a snowy block of ice.
Struck by a chill, silent and numb,
Onegin runs up to the youth's side,
Looks at him, calls... All is in vain.
He is no more. The youthful singer
Has found a harsh, untimely doom.
The storm is blown out, the glorious bloom
Has faded in the morning's rays,
Extinguished is the altar's blaze !..

 

 

 

 

 

 

 32.
Недвижим он лежал, и странен
Был томный мир его чела.
Под грудь он был навылет ранен;
Дымясь, из раны кровь текла.
Тому назад одно мгновенье
В сем сердце билось вдохновенье,
Вражда, надежда и любовь,
Играла жизнь, кипела кровь;
Теперь, как в доме опустелом,
Всё в нём и тихо и темно;
Замолкла навсегда оно.
Закрыты ставни, окны мелом
Забелены. Хозяйки нет.
А где, бог весть. Пропал и след.

 

 XXXII.
Motionless he lies, both strange and eerie
Is the languid torpor of his face.
His chest was opened with a gaping gully,
Steaming, the blood flowed out apace.
Yet but one instant formerly
Within this heart the poet's frenzy
Had beaten, hope, love, enmity,
Full life had blossomed, blood had seethed;
And now, as a deserted mansion,
All is shut off, silent, and still;
All there is quiet that once had breathed.
Closed are the shutters, windows barred,
And whitened. No master's face
Appears. But where? God knows. There is no trace.

 

 

 

 

 

 

 33.
Приятно дерзкой эпиграммой
Взбесить оплошного врага;
Приятно зреть, как он упрамо
Склонив бодливые рога,
Невольно в зеркало глядится
И узнавать себя стыдится;
Приятней, если он, друзья,
Завоет сдуру: это я !
Ещё приятнее в молчаньи
Ему готовит честный гроб
И тихо целить в бледный лоб
На благородном расстояньи;
Но отослать его к отцам
Едва ль приятно будет вам.

 

 XXXIII.
Pleasant it is with a sharp remark
To enrage an occasional enemy,
Pleasant to see him stubbornly,
Bending his horned physiognomy
To look unwillingly in the glass,
And shudder to see his stupid face.
More pleasant still, if he, my friends
Calls out in folly as he bends:
Its me ! But pleasantest of all
In silence to arrange his goodly burial,
And quietly to aim at his pale head
Across the measured duel's space;
But to send him off to Hades' hall
Will not be pleasant for you at all.

 

 

 

 

 34.
Что ж, если вашим пистолетом
Сражён приятель молодой,
Нескромным взглядом, иль ответом,
Или безделицей иной
Вас оскорбивший за бутылкой,
Иль даже сам в досаде пылкой
Вас гордо вызвавший на бой,
Скажите: вашею душой
Какое чувство овладеет,
Когда недвижим, на земле
Пред вами,
с смертью на челе,
Он постепенно костенеет,
Когда он глух и молчалив
На ваш отчаянный призыв?

 

 XXXIV.
And what if, by your pistol's shot,
Wounded, a young friend lies, and sinking,
For some unthinking look or hot
Retort, or other thing most trifling,
Which offended you as you sat drinking,
Or else, if in his spiteful rage,
He proudly challenged you to a duel,
Say then, in your secret soul,
What feeling overwhelms you then
When on the ground before you stretched,
Death on his forehead, lies the poor wretch,
His body in rigor mortis stiffening;
When to your heartfelt, desperate call,
His deaf, dumb mouth replies not at all.

 

 

 

 

 

 

 35.
В тоске сердечных угрызений,
Рукою стиснув пистолет,
Глядит на Ленского Евгений.
«Ну, что ж? убит», ― решил сосед.
Убит!.. Сим страшным восклицаньем
Сражён, Онегин с содроганьем
Отходит и людей зовёт.
Зарецкий бережно кладёт
На сани труп оледенелый;
Домой везёт он страшный клад.
Почуя мёртвого, храпят
И бются кони, пеной белой
Стальные мочат удила,
И полетели как стрела.

 

 XXXV.
Gripped by the pangs of deep remorse,
His hand still clutching his pistol tightly,
Yevgeny looks down on dead Lensky.
"Well", says Zaretsky, "he's dead of course."
Dead ! ... With this stark, terrible pronouncement
Quite stricken, Onegin, shuddering,
Turns round and calls aid from the servant.
Zaretsky carefully puts in his sleigh
The stone cold corpse from where it lay,
And carries the dreadful burden home.
Smelling a corpse, the horses snorting
Kick up their feet, covering with foam
The steel bright harness and the bits,
Flying as fast as an arrow flits.

 

 

 

 

 

 

 36.
Друзья мои, вам жаль поэта:
Во цвете радостных надежд,
Их не свершив ещё для света,
Чуть из младенческих одежд,
Увял ! Где жаркое волненье,
Где благородное стремленье
И чувств и мыслей молодых,
Высоких, нежных, удалых ?
Где бурные любви желанья,
И жажда знаний и труда,
И страх порока и стыда,
И вы, заветные мечтанья,
Вы, призрак жизни неземной,
Вы, сны поэзии святой !

 

 XXXVI.
My friends, perhaps for the poet you weep:
Cut off in the flower of happy hopes,
Not yet having brought them all from sleep,
Scarce having left his childish clothes,
He fades. Where now is the burning passion,
Where is the noble vast ambition,
In thought and feeling, the young emotion,
Lofty and tender, seeking an ocean
To roam in? Where are love's storms?
The thirst for knowledge and for toil?
The fear of vice and of shame's despoil?
And you, alluring, clear ideals,
You, phantom of a life unearthly,
You, dreams of sanctified poesy!

 

 

 

 

 37.
Быть может, он для блага мира
Иль хоть для славы был рождён;
Его умолкнувшая лира
Гремучий, непрерывный звон
В веках поднять могла. Поэта
Быть может, на ступенях света
Ждала высокая ступень.
Его страдальческая тень
Быть может, унесла с собою
Святую тайну, и для нас
Погиб животворящий глас,
И за могильною чертою
К ней не домчится гимн времён,
Благословение племён.

 

 XXXVII.
Perhaps for the world's improvement or
For fame at least he was created.
His now for ever silent lyre
Resounding song could have inspired
For age on age. The poet's fame
Perhaps upon Parnassus' steps
Would mount on high. Alas, alas,
Perhaps his suffering, gibbering ghost
Carried away with it the lost
And holy secret, and for us
Gone for ever is the life-giving voice,
And beyond the grave's dark terminus
No hymn can reach, or people's praises,
Or the eternal thanksgiving of all ages.

 

 

 

 

 

 

 38, 39.
А может быть и то: поэта
Обыкновенный ждал удел.
Прошли бы юношества лета:
В нём пыл души бы охладел.
Во многом он бы изменился,
Расстался б с музами, женился,
В деревне, счастлив и рогат,
Носил бы стёганый халат;
Узнал бы жизнь на самом деле,
Подагру б в сорок
лет имел,
Пил, ел, скучал, толстел, хирел,
И наконец в своей постеле
Скончался б посреди детей,
Плаксивых баб и лекарей.

 

 XXXVIII, XXXIX.
Perhaps there is another scenario:
The usual fate lay in store for him.
The years of youth would have been so so,
The flame of the soul would grow cold and dim.
And much within him would change of late,
Parting from poetry, he'd have settled down,
Married, cuckolded, on a country estate,
Happily he'd wear his dressing gown.
And then he'd have known life as it is,
He'd expect the gout at the age of forty,
He'd eat, drink, get bored, get fat, grow ill,
And in the end death's bitter pill
He'd swallow, the children around his bed,
With doctors and women in tears at his head.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Lermontov Other Pushkin Onegin Book I Book II Book III Book IV Book V BookVI BookVII BookVIII Next stanzas Previous stanzas
Home Oxquarry Books Ltd Shakespeare's Sonnets








 

Google






Copyright © 2001 - 2009 of this site belongs to Oxquarry Books Ltd.