21.
Стихи на случай сохранились;
Я их имею; вот они:
«Куда, куда вы удалились,
Весны моей златые дни?
Что день градущий мне готовит?
Его мой взор напрасно ловит,
В глубокой мгле таится он.
Нет нужды; прав судьбы закон.
Паду ли я, стрелой пронзённый,
Иль мимо пролетит она,
Всё благо: бдения и сна
Приходит час определённый;
Благословен и день забот,
Благословен и тьмы приход !

 XXI.
Chance has preserved intact these lines;
I have them before me; here they are:
"Ah have you flown, so fast, so far
Those golden days of my Spring time?
What does the coming day bring to me?
Vainly my eyes seek to ambush it,
But in deepest gloom lies its mystery.
Why struggle - just is the law of fate.
Then if I fall, struck by doom's arrow,
Or if its flight sends it winging past,
All will be well: of sleep or sorrow,
The appointed hour will come at last.
For blessed is the day of ceaseless longing,
And blessed is darkness to the tomb belonging.

 22.
Блеснёт заутра луч денницы,
И заиграет яркий день;
А я ― быть может, я гробницй
Сойду в таинственную сень,
И память юного поэта
Поглотит медленная Лета,
Забудет мир меня; но ты
Придёшь ли, дева красоты,
Слезу пролить над ранней урной
И думать: он меня любил,
Он мне единой посвятил
Рассвет печальный жизни бурной !
Сердечный друг, желанный друг,
Приди, приди: я твой супруг !...»

 XXII.
The morning star will illume the sky,
And the clear day will play its part;
But I ― perhaps inert will lie
In the grave's mouth, by its secret heart;
And a youthful poet's memory
Will be swallowed up by remorseless Lethe;
The world will forget me; but you, o you,
Will you come, my beautiful, lovely girl,
To weep over my untimely urn,
To think and weep: his love was true,
For he alone, in life's fierce whirl
Gave the sad dawn of it all to you !
Heart of my heart, my eternal friend,
I am your spouse to the very end !... "

23.
Так он писал темно и вяло
(Что романтизмом мы зовём,
Хоть романтизма тут нимало
Не вижу я; да что нам в том?)
И наконец перед зарёю,
Склонясь усталой головою,
На модном слове идеал
Тихонько Ленский задремал;
Но только сонным обаяньем
Он позабылся, уж сосед
В безмолвный входит кабинет
И будит Ленского воззваньем:
«Пора вставать: седьмой уж час.
Онегин, верно, ждёт уж нас».

 XXIII.
Thus wrote he, darkly and with languidness,
(Romanticism is what it is called,
Although a hint of the romantic spirit
I cannot see; but what is that to us?)
But in the end, before the dawn,
Laying down at last his weary head,
On that modern word ideally,
He dozed and slumbered fitfully.
But scarcely had the drowsy bliss
Of sleep seized him with forgetfulness,
When his neigbour bustles into the room
And with an exclamation wakens him:
"Time to get up, for seven is near,
And Onegin is waiting for us, I fear".

 24.
Но ошибался он: Евгений
Спал в ето время мёртвым сном.
Уже редеют ночи тени
И встречен веспер петухом;
Онегин спит себе глубоко.
Уж солнце катится высоко,
И перелётная метель
Блестит и вьётся; но постель
Ещё Евгений не покинул,
Ещё над ним летает сон.
Вот наконец проснулся он
И полы завеса раздвинул;
Глядит ― и видит, что пора
Давно уж ехать со двора.

 XXIV.
But he was wrong, for still Onegin
Was wrapped in the slumber of the just,
The shades of night were thinning fast,
And the cockerel hailed the star of morning.
Yevgeny snoozes in slumber deep,
The sun has risen in the sky,
A brief snow flurry passes by,
Whirling and glistening, but asleep
Still Yevgeny has not left his bed,
And sleep still flutters o'er his head.
But at last he is awakened, stirring,
And moves aside the curtains' folds;
Looks out ― and sees that it is dawn,
'Tis long since time that he should be gone.

 25.
Он поскорей звонит. Вбегает
К нему слуга француз Гильо,
Халат и туфли предлагает
И подаёт ему бельё.
Спешт Онегин одеваться,
Слуге велит приготовляться
С ним вместе ехать и с собой
Взять также ящик боевой.
Готовы санки беговые.
Он сел, на мельницу летит.
Примчались. Он слуге велит
Лепажа стволы роковые
Нести за ним, а лошадям
Отьехать в поле к двум дубкам.

 XXV.
Quickly he rings. The servant runs,
(Guillot the Frenchman) to help him dress,
Sets out slippers and dressing gown,
And hands him underpants and vest.
Onegin hastens to dress himself,
And orders Guillot to prepare
To go with him and to bring also
The box of military hardware.
The swift smart sledge is standing by.
He sits, and to the mill they fly.
Arriving at speed, his servant Guillot
He orders to bring Lepage's barrels
And follow after, the horses tying,
Where two oaks beside the field are lying.

 26.
Опершись на плотину, Ленский
Давно нетерпеливо ждал;
Меж тем, механик деревенский
Зарецкий жёрнов осуждал.
Илёт Онегин с извиненьем.
«Но где же ― молвил с изумленьем
Зарецкий, ― где ваш секундант?»
В дуэлях классик и педант,
Любил методу он из чувства,
И человека растянуть
Он позволял ― не как-нибудь,
Но в строгих правилах искусства,
По всем преданьям старины
(Что похвалить мы в нём должны).

 XXVI.
Leaning upon the dam was Lensky,
Who long has waited with resolution;
Meanwhile, the country sleuth Zaretsky,
Surveyed the mill and dam's construction.
Onegin arrives with apologies.
"But where on earth ― mutters Zaretsky
Astonished, ― your second, where is he?"
In matters of duelling an apologist,
He loved to observe the rules with zest,
And to lay a man out in the snow,
He would permit, but not anyhow.
It must be by art's stern principles,
And anciently established rules,
(Which we would praise, were we not fools).

 27.
«Мой секундант? ― сказал Евгений
― Вот он: мой друг, Monsieur Guillot.
Я не предвижу возражений
На представление моё:
Хоть человек он неизвестий,
Но уж конечно малый честный».
Зарецкий губу закусил.
Онегин Ленского спросил:
«Что ж, начинать?» ― «Начнём, пожалуй» ―
Сказад Владимир. И пошли
За мельницу. Пока вдали
Зарецкий наш и честный малый
Вступили в важный договор,
Враги стоят, потупя взор.

 XXVII.
"My second", says Yevgeny, quite at ease,
"Why here he is, my friend, Guillot.
I do not foresee a problem here
Or barrier to my proposition.
Although a man not known to you,
He's a good chap, and honourable too".
Zaretsky frowned and bit his lip.
And then Onegin said to Lensky:
"Well, shall we start? - "We'll start. Why not?"
Vladimir answers. And both set off
Behind the mill. Meanwhile far off
Noble Zaretsky and the good chap
Commenced a parley, solemn, discreet.
The enemies wait, their eyes do not meet.

 28.
Враги ! Давно ли друг от друга
Их жажда крови отвела?
Давно ль они часы досуга,
Трапезду, мысли и дела
Делили дружно? Ныне злобно,
Врагам наследственным подобно,
Как в страшном, непонятном сне,
Они друг другу в тишине
Готовят гибель хладрокровно...
Не засмеяться ль им, пока
Не обагрилась их рука,
Не разойтиться ль полюбовно?..
Но дико светская вражда
Боится ложного стыда.

 29.
Enemies! Is it so long since
That thirst for blood drew them far apart?
Is it so long since the hours of leisure,
The meals, the thoughts, the games, the pleasure,
They shared in friendship. Now in hostility
Like enemies locked in a feud eternally
As in a terrible, unclear dream,
Here in the silence, brutally,
In cold blood they seek to slay each other.
Should they not laugh and smile together
Before their hands are stained with blood,
Should they not part exchanging love?
But the world's savage indoctrination
Fears the false shame of reconciliation.

 29.
Вот пистолеты уж блеснули.
Гремит о шомпол молоток.
В гранёный ствол уходят пули,
И щёлкнул в первый раз курок.
Вот порох струйкой сероватой
На полку сыплется. Зубчатый,
Надёжно ввинченный кремень
Взведён ещё. За ближний пень
Становится Гильо смущенный,
Плащи бросают два врага.
Зарецкий тридцать два шага
Отмерил с точностью отменной,
Друзей развёл по крайний след,
И каждый взял свой пистолет.

 XXIX.
Now already the pistols glint,
The hammer grates against the ramrod,
In the etched barrel the bullets lodge,
And for the first time the gun is cocked.
Now powder in a greyish stream
Is set on the plate. The toothed flint
Now firmly screwed in and locked
Is raised again. By a nearby tree
Stands Guillot, confused uncannily.
The enemies discard their cloaks.
Zaretsky measures paces thirty two
With precise haughtiness and much ado.
Then leads to the extreme mark each friend,
And each took his pistol, for to make an end.