22.
Но та, сестры не замечая,
В постеле с книгою лежит,
И ничего не говорит.
Хоть не являла книга эта
Ни сладких вымыслов поэта,
Ни мудрых истин, ни картин,
Но ни Виргилий, ни Расин,
Ни Скотт, ни Байрон, ни Сенека,
Ни даже Дамских Мод Журнал
Так никого не занимал:
То был, друзья, Мартин Задека,
Глава Халдейских мудрецов,
Гадатель, толкователь снов.

 XXII.
But she, her sister not yet noting,
Looks at a book and lies in bed,
She is engrossed, she answers nothing.
Although the book gave up no riches
Of poet's sweetest inspirations,
Nor sages' truths, nor illustrations.
But never tome of Scott, Racine,
Nor Byron, Seneca, nor Virgil,
Nor even 'The Ladies Fashion Journal'
So occupied a maiden's passion.
It was, my friends, Zadeka, Martin,
The chiefest Chaldean interpreter,
Of dreams and fortunes the sagest minister.

 23.
Сие глубокие творенье
Завёз кочующий купец
Однажды к иим в уединенье,
И для Татьяны наконец
Его с разрозненной «Мальвиной»
Он уступил за три с полтиной,
В придачу взяв ещё за них
Собранье басен площадных,
Грамматику, две Петриады,
Да Мармонтеля третий том.
Мартын Задека стал потом
Любимец Тани... Он отрады
Во всех печалях ей дарит
И безотлучно с нею спит.

 XXIII.
This deepest of the world's creation
A wandering merchant of the steppes
Brought once to them in their isolation,
And sold it finally to Tatyana
Along with a dog-eared, torn 'Malvina'.
He let it go for three pounds fifty,
As part of the bargain he also took,
A heap of cheap and worn out books,
A grammar, two old histories,
And Belisarius, volume three.
Martin Zadeka thereafter became
Tatyana's darling ... in all her miseries
This was her joy and chief delight,
Inseparable from her throughout the night.

 24.
Её тревожит сновиденье.
Не зная, как его понять,
Мечтанья страшного значенье
Татьяна хочет отыскат.
Татьяна в оглавленьи кратком
Находит азбучным порядком
Слова: бор, буря, ведьма, ель,
Еж, мрак, мосток, медведь, метель
И прочая. Её сомнений
Мартын Задека не решит;
Но сон зловещий ей сулит
Печальных много приклучений.
Дней несколько она потом
Всё беспокоилась о том.

 XXIV.
This nightmare greatly worried her.
Not knowing how to interpret it,
Tatyana from its dreadful plot
Seeks to unravel the dream's secret.
So, in the subject index she peers,
And runs through the alphabetic list:
Bear, birch tree, bridge, copse, blizzard,
Hedgehog, forest, storm and wizard,
And all the rest. Her trepidations
Martin Zadeka does not allay.
The evil dream seems to foresay
Adventures and sad expectations.
And for several days thereafter she
Was deeply troubled by the mystery.

 25.
Но вот баграною рукою
Заря от утренних долин
Выводит с солнцем за собою,
Весёльый праздник именин.
С утра дом Лариных гостями
Весь полон; целыми семьями
Соседы съехались в возках,
В кибитках, в бричках и в санях.
В передней толкотня, тревога;
В гостиной встреча новых лиц,
Лай мосек, смоканье девиц,
Шум, хохот, давка у порога,
Поклоны, шарканье гостей,
Кормилиц крик и плач детей.

 XXV.
But now the rosy fingered dawn
Rising above the morning valleys
Emerges and leads forth the new sun,
The joyful harbinger of the name day.
The Larin's homestead from early on
Was full and thronged; whole families
Of neighbours visited in carriage loads,
In broughams, kibitkas and toboggans.
In the hall a crush, shoving, and crowds;
In the main room the meeting of new faces,
Yapping of lap dogs, young girls kissing,
Noise, bustle, fuss, commotion, crushing,
Bows, and the formalities of greeting,
Shouting of nannies, and children bleating.

 26.
С своей супругою дородной
Приехал толстий Пустяков;
Гвоздин, хозяаин превосходный,
Владелец нищих мужиков;
Скотинины, чета седая,
С детьми всех возрастов, считая
От тридцати до двух годов;
Уездный франтик Петушков,
Мой брат двоюродный, Буянов,
В пуху, в картузе с козырком,
(Как вам, конечно, он знаком),
И отставной советник Флянов,
Тяжёлый сплетник, старый плут,
Обжора, взяточник и шут.

 XXVI.
With his beloved, (somewhat portly),
Arrived the beer-gut Pustyakov;
Gvozdin, a squire, most excellent,
Owner of serfs without a cent;
The Skotinins, a greyish couple,
With numerous children of all ages,
From two to thirty, more or less;
The local dandy Petushkov,
My cousin, hearty Buyanov,
In the latest fashion, and with a peaked cap,
(But he is known to you of course),
And the retired councillor Felyanov,
Inveterate gossiper, crook of old,
Glutton, bribe-taker, and prankster bold.

 27.
С семёй Панфила Харликова
Приехал и мосье Трике,
Остряк, недавно из Тамбова,
В очках и в рыжем парике.
Как истинный француз, в кармане
Трике привёз куплет Татьяне
На голос знаемый детьми:
Reveillez vous belle endormie.
Меж ветхих песен альманаха
Был напечатан сей куплет;
Трике, догадливый поэт,
Его на свет явил из праха
И смело ― вместо belle Nina ―
Поставил belle Tatiana.

 XXVII.
With Panfil Kharlikov's family
Arrived also Monsieur Triquet,
A wit, from Tambov recently,
With spectacles and a reddish wig.
In his pocket, (always a true Frenchman),
He brings a song for Tanya's ears,
One known to children across the years,
"Wake up, wake up, my sleeping beauty."
In an old album's ancient pages
This song was printed long ago;
Triquet, a resourceful so and so
Rescued it from the dust of ages,
But boldly changed its 'beautiful Nina'
Into 'the beautiful Tatyana'.

 28.
И вот из ближнего посада
Созревших барышень кумир,
Уездных матушек отрада,
Приехал ротный командир;
Вошёл... Ах, новость, да какая!
Музыка будет полковая!
Полковник сам её послал.
Какая радость: будет бал!
Девчонки прыгают заране;
Но кушать подали. Четой
Идут за стол рука с рукой.
Теснятя барышни к Татьяне,
Мужчины против; и, крестясь,
Толпа жужжит, за стол садясь.

 XXVIII.
But from a nearby army station,
The idol of all riper maidens
And joy of each and every matron,
The CO of the nearby squadron,
Enters ... What news! And what elation!
The music will be miltary!
The colonel himself has sent the band.
What joy: for it will be a ball!  Hurray!
The girls are twitchy with excitement:
But dinner is served, and hand in hand,
The couples enter the dining hall.
And by Tatyana the women crowd and stand,
The menfolk opposite; grace is repeated,
The crowd is humming, all are seated.

 29.
На миг умолкли разговоры;
Уста жуют. Со всех сторон
Гремят тарелки и приборы
Да рюмок раздаётся звон.
Но вскоре гости понемногу
Подъемлют обшую тревогу.
Никто не слушает, кричат,
Смеются, спорят и пищат.
Вдруг двери настежь. Ленский входит
И с ним Онегин. «Ах, творец! ―
Кричит хозяйка. ― Наконец!»
Теснятся гости, всяк отводит
Приборы, стулья поскорей;
Зовут, сажают двух друзей.

 XXIX.
Then ceases all the idle prattle
While mouths are chewing. On all sides
The plates and dishes clash and rattle
And toasts are drunk from clinking glasses.
But gradually the noise increases
As guests add to the general din,
Nobody listens, but all shout loudly,
And laugh and quarrel and shriek boldly.
But suddenly the doorway opens,
Lensky it is, with him Onegin,
"At last! Oh Lord!" the good Lady shouts.
The guests squeeze up and move about
The dishes; two chairs quickly are found,
They call the two friends, they sit them down.

 30.
Сажают прямо против Тани,
И, утренней луны бледней
И трепетней гонимой лани,
Она темнеющих очей
Не подымает: пышет бурно
В ней страстный жар; ей душно, дурно;
Она приветствий двух друзей
Не слышит; слёзы из очей
Хотят уж капать; уж готова
Бедняжка в обморок упасть;
Но воля и рассудка власть
Превозмогли. Она два слова
Сквозь зубы молвила тишком
И усидела за столом.

 XXX.
They seat them opposite Tatyana,
And she, more pale than the moon at dawn,
More furtive than a hunted fawn,
Does not lift up her darkened eyes:
She flames inside with passion's fires,
Stifling it is, and overwhelming;
The two friends with their formal greeting
She does not hear; the tears are welling
Ready to fall; alas, poor soul,
She is nearly fainting, her heart is full;
But will and reason conquer all
And hold the fort. Two words she says,
Forced through her teeth with determination,
And sits at the table in consternation.