21.
Татьяна с ключницей простилась
За воротами. Через день
Уж утром рано вновь явилась
Она в оставленную сень,
И в молчаливом кабинете,
Забыв на время всё на свете,
Осталась наконец одна,
И долга плакала она.
Потом за книги принялася.
Сперва ей было не до них,
Но показался выбор их
Ей странен. Чтенью предалася
Татьяна жадную душой;
И ей открылся мир иной.

 XXI.

At the gate with the housekeeper Tatyana
Says her goodbyes.  On the  next morning
She sets out when the day is dawning
To revisit the abandoned villa. 
Deep in a silent reverie
She stands alone within his study
Forgetting all the world around her
And weeps in a sadness which surrounds her. 
Then to the books her mind she turns. 
At first she was indifferent,
But then the selection and what it meant
To her seemed strange.  Her heart now burns,
The books she devours hungrily, keenly,
A new world opens, a hidden mystery.

 22.
Хотя мы знаем, что Евгений
Издавна чтенье разлюбил,
Однако ж несколько творений
Он из опалы исключил:
Певца Гяура и Жуана
Да с ним ущё два ― три романа
В которых отразился век
И современный человек
Изображён довольно верно
С его безнравственной душой,
Себялюбивой и сухой,
Мечтанью преданной безмерно,
С его озлобленным умом,
Кипящим в действии пустом.

 XXII.
Although we know that from long ago
Reading had sickened our Yevgeny,
Yet from the general condemnation
He had saved a few books of the many,
The Giaour's singer, and Don Juan,
With them perhaps a novel or two,
Which clearly showed the world's reflection
And the contemporary man
Depicted with an accurate pen,
With all his amorality,
His selfish soul, arid and dry,
Given to limitless meditation,
With a mind embittered, poisoned, hard,
Seething with labours that themselves marred.

 23.
Хранили многие страницы
Отметку резкою ногтей;
Глаза внимательной девицы
Устремлены на них живей.
Татьяна видит с трепетаньем,
Какую мыслю, замечаньем
Бывал Онегин поражён,
В чём молча соглашался он.
На их полях она встречает
Черты его карандаша.
Везде Онегина душа
Себя невольно выражает,
То кратким словом, то крестом,
То вопросительным крючком.

 XXIII.
On many pages there still remained
The imprint of a sharpened nail;
The attentive maiden's eyes were strained,
Fixed ever more keenly on the trail.
With trembling then Tatyana noticed
With what ideas, remarks or word,
Onegin had been moved or stirred
Or silently he had consented.
Upon the margins she often noted
The witness of his pencil marks.
His soul was as it were being quoted,
Involuntarily characterised,
Now with a word, now with a stark
Underline, or with a question mark.

 24.
И начинает понемногу
Моя Татьяна понимать
Теперь яснее ― слава богу ―
Того, по ком она вздыхать
Осуждена судьбою властной:
Чудак печальный и опасный,
Созданье ада иль небес,
Сей ангел, сей надменный бес,
Што ж он ? Ужели подражанье,
Ничтожный призрак, иль ещё
Москвич в Гарольдовом плаще,
Чужих причуд истолкованье,
Слов модных полный лексикон ?..
Уж не пародиа ли он ?

 XXIV.
And so with gradual understanding
Tatyana finally began
To take the measure of the man,
Thank God, for whom her heart was burning,
Condemned to suffer by Fate's decree:
Was he a sad and dangerous freak,
A creature of hell, perhaps heavenly,
An angel, or a haughty demon,
An imitation. Indeed what was he?
A worthless phantom, or even less,
A Moscow man in Harolde's dress,
Of foreign whims an illustration,
Of modish words a lexicon,
A parody, and what's more, a con?

 25.
Ужель загадку разрешила ?
Ужели слово найдено ?
Часы бегут; она забыла,
Что дома ждут её давно,
Где собралися два соседа
И где об ней идёт беседа.
«Как быть ? Татьяна не дитя, ―
Старушка молвила кряхтя. ―
Ведь Оленька её моложе.
Пристроить девушку, ей-ей,
Пора; а что мне делать с ней ?
Всем наотрез одно и то же:
Нейду. И всё грустит она
Да бродит по лесам одна». ―

 XXV.
Had she then solved the mystery?
Had the word of truth been found at last?
The clock ticks on; the hour is past;
She has forgotten her family duty.
Two neighbours were already seated,
About her already the talk is heated.
"What can one do? She's not a child."
Complained her old mother tetchily.
"Olga was younger, but more mild.
It's time to settle her, really, truly,
But what on earth is to be done?
She turns them all down, everyone:
I wont, I refuse. She's always gloomy,
Roaming the woodlands, sad and lonely."

 26.
«Не влюблена ль она?» ― «В кого же?
Буянов святался: отказ.
Ивану Петушкову ― тоже.
Гусар Пыхтин гостил у нас;
Уж как он Танею прельщался,
Как мелким бесом рассыпался !
Я думала: пойдёт авось;
Куда! И снова дело врозь.» ―
«Что ж, матушка? За чем же стало?
В Москву, на ярманку невест!
Там, слышно, много праздных мест.» ―
«Ох, мой отец, доходу мало.» ―
«Довольно для одной зимы,
Не то уж дам хоть я взаймы.»

 XXVI.

"Is she in love?" ― "Yes, but with who then?
Buyanov asked her: he got the boot.
Ivan Petushkov ― what a hoot!
We entertained that Hussar Pychtin,
My God he was infatuated,
He flattered, smiled, ingratiated,
I thought: this must be it at last!
You must be joking! Back to square one."
"Well dear, you have to look elsewhere;
In Moscow, it's like a bridegrooms' fair!
Hundreds of them, they are everywhere!"
"But heavens! The cost! It can't be done."―
"Enough for a winter season's fun,
If not I'll see you through with a loan."

 27.
Старушка очень полюбила
Совет разумный и благой;
Сочлась ― и тут же положила
В Москву отправиться зымой.
И Таня слышит новость эту.
На суд взыскательному свету
Представить ясные черты
Провинциальной простоты,
И запоздалые наряды,
И запоздалый склад речей;
Московских франтов и цирцей
Привлечь насмешливые взглялы!..
О страх! Нет, лучше и верней
В глуши лесов остаться ей.

 XXVII.
The old dear always greatly valued
Advice that was sensible and sound;
She agreed ― and immediately ensued
Plans for a Moscow winter's round.
Tatyana hears this unwelcome news:
To set before critical society
The clearest damning evidence
Of provincial, crass naiveté,
Of fashions that were out of date,
Of speech that was already passé;
From Moscow's beaus and Moscow's queens
To invite a haughty look and laugh!...
O horror! Better, and truer to one self
To stay for ever on the shelf.

 28.
Вставая с первыми лучами,
Теперь она в поля спешит
И, умилёнными очами
Их озирая, говорит:
«Простите, мирные долины,
И вы, знакомых гор вершинны,
И вы, знакомые леса!
Прости, небесная краса,
Прости, весёлая природа!
Меняю милый, тихий свет
На шум блистательных сует...
Прости ж и ты, моя свобода!
Куда, зачем стремлюся я?
Что мне сулит судьба моя?»

 XXVIII.
Arising with the first morning light
She hurries into the open fields,
And there, her eyes with tears made bright,
She speaks to everything she sees:
"Farewell, you dear and peaceful valleys,
And you too, familiar, lovely hills,
And you, these woods, and glades, and leas!
Farewell dear sky so beautiful,
Farewell dear nature, of joy so filled!
Shall I exchange this quiet soft life
For a noisy world of shimmering strife?
Farewell then freedom, a long farewell!
Where then am I going? Why must I flee?
And what does my fate have in store for me?

 29.
Её прогулки длятся доле.
Теперь то холмик, то ручей
Остановляют поневоле
Татьяну прелестью своей.
Она, как с давними друзьями,
С своими рощами, лугами
Ещё беседовать спешит.
Но лето быстрое летит.
Настала осень золотая.
Природа трепетна, бледна,
Как жертва пышно убрана...
Вот север, тучи нагоняя,
Дохнул, завыл ― и вот сама
Идёт волшебница зима.

 XXIX.
Then all her walks became much longer
And now this tree, or now that hill
Stopped her almost against her will,
For their sheer beauty charmed Tatyana.
And as with age old friends one meets
She hastens on to groves and meadows,
To chat with them and greet their charms.
But the summer fades and swiftly fleets,
And golden autumn on the fields descends.
Nature is trembling, its colours blend,
Like a richly ornate sacrifice...
The north heaps up the lofty clouds,
It blows, it howls ― then in a trice
Enchantress winter brings snow and ice.

 30.
Пришла, рассыпалась; клоками
Повисла на суках дубов;
Легла волнистыми коврами
Среды полей, вокруг холмов;
Брега с недвижною рекою
Сровняла пужлой пеленою;
Блеснул мороз. И рады мы
Проказам матушки зимы.
Не радо ей лишь сердце Тани.
Нейдёт она зиму встречать,
Морозной пылью подышать
И первым снегом с кровли бани
Умыть лицо, плеча и грудь:
Татьяне страшен зимний путь.

 XXX.
Winter: it spreads, and snowy scarves
It hangs on the branches of the oaks;
It lies like carpets in smooth waves
Amidst the fields, on the hills' slopes.
Of the motionless still stream the banks 
Are levelled and covered with fluffy down;
The frost twinkles, and we all give thanks,
And welcome mother winter's pranks.
But Tanya's heart is not moved at all.
To greet the winter she cannot go,
Nor breathe the flaky and frosty air,
Nor from the bath house take down the first snow
To wash her face, her breast, her shoulder,
For winter's arrival has unnerved her.